Шалфей

Название: Шалфей
Автор: harlequin (julie)
Разрешение: получено
Переводчик: iris_means_rainbow
Пейринг: Гаюс/Мерлин
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: разница в возрасте
Саммари: С помощью Мерлина Гаюс вновь открывает старый заросший аптекарский сад.
От автора: Действие происходит после серии «Любовь во времена драконов», которая ясно показала, зачем нужны и всегда будут нужны фанфики (и слэшные особенно).



Створки старых, тяжёлых деревянных ворот не поддавались.

— Тут была какая-то хитрость, — сказал Гаюс, пытаясь вызвать в памяти движение: повернуть ручку вот так, потом надавить, чтобы вес плеча пришёлся вот сюда. А, да чего уж. Он был моложе.

— Не cдвинулись ни на волос, — заметил Мерлин.

— Теперь ты видишь, почему я не заходил сюда уже много лет, — Гаюс пробежался кончиками пальцев по дереву, посеревшему от старости. — И всё-таки это была такая ценность. Настоящий клад! И должен бы таким и остаться.

— Ворота заперты? Может, нам удастся найти ключ. Я тут на днях прочёл заклинание поиска...

— Нет, не заперты. После того, как я с таким трудом в последний раз сюда пробрался, я не видел в этом большого смысла. Я хотел вернуться на следующий день, но потом Утер...

Мерлин придвинулся, оттесняя Гаюса, и положил обе руки на дерево; наклонил голову и закрыл глаза, будто прислушиваясь.

— Это петли, — сказал он наконец. — Железо — ну конечно же. И засов. Всё приржавело намертво, и дерево тоже покоробилось.

— Да, — вздохнул Гаюс. — И если бы Том до сих пор был с нами, тогда я бы мог наконец зайти к нему и попросить их с Джозефом всё заменить...

— Жаль, что его с нами нет и ты не можешь его попросить, зато... — Мерлин обернулся, подмигивая через плечо, — у тебя есть я.

— Что ты можешь...? — конечно, это был глупый вопрос.

Мерлин снова приклонился к воротам, с тихим шорохом ведя руками, этими длинными пальцами, против хода древесных жилок — и Гаюс разрывался между тревогой, что Мерлин загонит себе занозу, и дурацкой тоскливой мыслью, что если бы это случилось, то Гаюс мог бы провести час или больше, склонив голову над этой прекрасной рукой, ухаживая за ней, исцеляя её, глаза уже не те, что раньше, поди поближе к свету, родной, поближе...

Но вот Мерлин зашептал незабвенные старые фразы, и золотая пыль обмела доски, собираясь и вихрясь вокруг железа — и Гаюс оглянулся, надеясь, что дворцовые огороды не прячут в себе свидетелей, переминаясь с ноги на ногу, чтобы испортить обзор тому, кому бы вздумалось посмотреть в их сторону со стен замка.

— Готово, — вскоре сказал Мерлин и, словно в подтверждение, повернул ручку, и засов открылся с приятным щелчком.

— Как ты это сделал?

— Гаюс, — сказал Мерлин, будто открывая чудеснейшую из тайн, — Я волшебник.

Тот даже не потрудился сделать вид, что его это позабавило.

— Но на железо магия не действует.

— Моя — действует, — заявил юноша с неволшебными, но чарующими искорками в глазах.

Гаюс посмотрел на него, потом сказал, искренно и просто:

— Спасибо.

Это был момент честности. Так что Гаюс был готов к тому, что Мерлин сразу же спросил — уже в который раз:

— Почему ты остался?

Он вставлял этот вопрос в разговор всякий раз, когда думал, что может надеяться на правдивый ответ.

— М-м... — ответил Гаюс, и протянул мимо него руку, чтобы толчком распахнуть ворота, пройти — пройти в чудеснейшее безумие... В тёплый день запахи этого окружённого стенами уголка опьяняли, и сами растения тоже были... потрясающими. Попадались и чистые участки, или по крайней мере намёки на них среди зарослей. Гаюс мог разобрать, где раньше пролегали тропинки, ведущие от ворот — но всё это было просто...

— Ты вроде бы говорил, что это сад! — воскликул Мерлин в смятении.

— Это мой аптекарский сад. Ну то есть сад Камелота.

— Это не сад — это бунт!

Гаюс захихикал:

— Вот тебе и ответ. Вот почему я не ушёл.

— Ты больной на голову.

— Мне нужно было чем-то заполнить годы моего заката...

— Совершенно больной на голову. — Мерлин скрестил руки, его плечи несогласно сгорбились.

— Не знаю почему, но я считал, что буду писать книгу.

— Вообще-то неплохая идея — тебе писать книги. Особенно потому, что для этого не надо, чтобы я расчищал для тебя этот участок. Вместо этого я могу, скажем, носить тебе книги из библиотеки, пополнять твои запасы чернил. Идеально!

Гаюс только рассмеялся. Перед глазами тихо вставали следующие несколько лет — солнечные, живые и полные надежды.

— Иди сюда и помоги мне с шалфеем.

— Да ты шутишь.

— Нет. Я точно помню, где он рос, и это недалеко отсюда. Уверен, мы можем пробраться...

Мерлин ворчал, но тихо, идя за ним, и после того, как Гаюс продрался мимо всклокоченной оливы в самом солнечном и затишном уголке, потом мимо буйного любистока, путь их стал не так труден. Большинство растений не выросли выше пояса.

— Полное запустение, — пробормотал Мерлин.

— Если мы сможем снова навести тут порядок, тебе не придётся вечно бродить по лесам и лугам в поисках пиретрума и окопника.

— А... — Мерлин, похоже, взвешивал трудоёмкость обоих вариантов. — Больше не придётся шарить по кустам и прибрежным зарослям?

Потом они подошли к куртине тёмно-синих ирисов, и даже Мерлин вздохнул от удовольствия.

— Их ты тоже используешь?

— Всё, что здесь есть, можно использовать для тех или иных лекарств. Ну, допустим, олива здесь оказалась случайно — но в остальном этот сад совершенно практичен. Единственная традиционная прихоть аптекарского сада — ландыш, но он так прекрасен, что других причин и не надо... Ага! — Гаюс наконец увидел светлый пурпур и зелень шалфея; растения выглядели крепкими, хотя и довольно взъерошенными. И если он прав...

— Да. Вон длинная деревянная скамья у стены, Мерлин. Можешь убрать травы около неё? Осторожничать нет нужды; их всё равно придётся выполоть.

Мерлин вторгся в зелень захватчиков со смаком, хотя и стал осторожнее, наткнувшись на плющ, обвивший дальние опоры простой скамьи и какую-то кочку рядом с ней.

— Так пойдёт? — спросил он, закончив.

— Прекрасно. — Гаюс сел с ощущением, будто вернулся домой.

— Почему ты остался? — спросил Мерлин.

— Как ты... вылечил ворота?

Мерлин искоса взглянул на него.

— Я просто напомнил им... напомнил, кто они такие. Железу и дереву, то есть. Им надо было вспомнить, кто они такие на самом деле.

— А-а, — кивнул Гаюс, и посмотрел поверх дикого океана трав. — Мне не стоило его запускать. Но всегда было что-то... И здешние леса — нам повезло, что мы живём в таком изобильном краю. Не говоря уже о рынке — столько всего сюда привозят для торговли... — его голос затих, когда внимание Мерлина ослабло. — Ты можешь поберечь мою бедную старую спину и принести мне шалфея.

— Сколько?

Он рос здесь во множестве; если ему чего-то и не хватало, то разве что прореживания. Гаюс кивнул сам себе, довольный этим изобилием.

— Столько, сколько сможешь унести! Но старайся брать то здесь, то там; не весь в одном месте.

Раньше от скамейки к гряде шла тропинка. Мерлин нашел себе ровное место, чтобы стать на колени, и нагнулся, выполняя свою задачу. Гаюс какое-то время наблюдал за ним, пока не решил, что, видимо, лучше не надо. И всё равно ему было трудно отвлечься на что-то другое, пока Мерлин постоянно двигался, и покачивался, и рвал, а его поза открывала взору неожиданно изящные изгибы, обычно безопасно скрытые его туниками и старыми бесформенными штанами.

Гаюс попытался отвлечься.

— Эм... Шалфей часто назвают "спаситель". Он должен держать зло в узде, и используется в Уксусе четырех воров, который, как считается, отгоняет даже чуму. И... О, и раньше было присловье: "К чему человеку умирать, если у него есть шалфей?" Так что, видишь, он очень полезен, и, думаю, что если мы сможем — если мы сможем спасти это место... — он запнулся, и слова застряли в его вдруг пересохшем горле, когда он увидел, что Мерлин обернулся и обнаружил, что Гаюс смотрит. Но Мерлин, казалось, был не против: он вильнул плечами, словно от радости, а потом повернулся, расслабленный, неуклюжий и... и мужественный, — повернулся и уселся там посреди трав, расставив ноги и опираясь на поставленные назад руки, и его улыбка только становилась тем шире, чем дольше он возвращал пристальный взгляд Гаюса.

— Почему ты остался? — прошептал Мерлин, как будто теперь был уверен в ответе.

— Иди сюда, — сказал Гаюс, похлопав по скамье рядом с собой, и думая, что Мерлин, сидящий рядом с ним — это намного пристойнее, чем он же, почти лежащий навзничь перед Гаюсом, его руки и ноги приглашающе раздвинуты... — Иди сюда, родной.

Но конечно же, Мерлин никогда не делал то, чего от него ждали, Мерлин никогда не вел себя пристойно... Он вытянулся на скамье, на спине, и уверенно положил голову Гаюсу на колени.

— Мерлин... — тихо запротестовал Гаюс, даже когда чуть развернулся к нему, чтобы он устроился удобнее. — Мерлин... — прошептал он, осознав, что гладит эти густые тёмные волосы, любит ширину плечей Мерлина, прижавшихся к его бедру.

— Мерлин...

— Так что же случилось — в тот день, когда ты сюда не вернулся? — спросил Мерлин.

— О... — Гаюс попытался вернуться мыслями в прошлое, что было почти невозможно, когда в настоящем так многое их удерживало. — Ох, я почти не помню. Постоянно что-то происходило. Но знаешь, — добавил он, прочищая горло, — война и неурядицы губят не только людей, но и многое другое. То... то ценное, что не кажется срочным, всё ценное, что откладывается и приходит в запустение, и в конце концов забывается, и только много позже осознаёшь, наколько важно это всё-таки было.

Мерли спросил тихо:

— Сад напоминал тебе о ней?

— Элис, — сказал Гаюс, не желая, чтобы его прежнюю любовь низвели до местоимения. — Думаю, отчасти поэтому тоже. Но я ни в коем случае не должен был допустить...

— Знаю, — твёрдо сказал Мерлин. — Знаю...

И Гаюс был уверен, что говорят они о двух совершенно разных вещах, и всё равно — они смотрели друг на друга, смотрели друг в друга с самым совершенным пониманием, и рука Гаюса нежно покоилась на голове Мерлина, когда Мерлин схватил другую руку Гаюса и прижал ее к груди, над сильным и размеренным биением своего серца, его голубые глаза восхитительно потемнели...

В таком виде их и обнаружил принц, прильнувшими друг к другу — хотя, несомненно, любой, кто знал их не так хорошо, нашёл бы это вполне невинным.

— Гаюс! Я рад, что ты снова нашёл дорогу сюда. — Артур намеренно смотрел на сад вокруг, а не на двоих мужчин. Его поза — скрещённые руки, застывшие плечи — выдавала, что Артур пытается понять, что ему следует думать о чем-то сложном.

Мерлин не пошевелился, но Гаюс сел ровнее, стараясь не казаться настолько увлечённым.

— Да, сир. Спасибо.

— Я помню, как изводил тебя здесь в детстве. Бегал туда-сюда по тропинкам, крушил всё на своём пути...

— Я не помню, чтобы ты когда-нибудь хоть что-то поломал, Артур.

Принц прочистил горло, и мельком взглянул на них двоих.

— Если Мерлин тебе не нужен, есть одно дело...

Всегда было какое-то дело.

— Конечно, сир.

И всё равно Мерлин даже не шевельнулся. Он лежал, наблюдая за Гаюсом, не выпуская его руки, как будто бы принца здесь и не было. Но стоило Артуру заметить:

— Тебе понадобится помощь, чтобы это расчистить, — Мерлин тут же отозвался:

— Я ему помогу.

Сердце Гаюса стукнуло в нежданной радости.

— И всё же. Тебе понадобится помощь, по крайней мере, с тяжёлой работой. Я попрошу Леона выделить парочку парней. Пользуйся ими, как тебе нужно.

— Спасибо, сир. Это очень любезно с твоей стороны.

— Чепуха. Это же немаленькое сокровище, правда? Слишком долго за ним не смотрели. Этот сад снова может стать настоящим сокровищем — и рыцари будут ещё больше ценить всё, что ты для них делаешь, когда поймут, сколько это требует труда, сколько знаний. В конце концов, настойки не растут на деревьях... — Он посмотрел вокруг и усомнился. — Или растут?

— Нет, сир, — Гаюс чуть помолчал, но затем сказал: — Артур, однажды ты станешь прекрасным королём, и если я смогу оставить тебе аптекарский сад, хотя бы вполовину столь же прекрасный, ничего большего я не желаю.

Артур поднял голову в знак признательности, но затем небрежно махнул в сторону Мерлина:

— Что ж, такое наследие возместит то, что мне навязали вот это... Но могу я его одолжить?

— Конечно, сир, — Гаюс позволил себе момент роскоши — одно последнее прикосновение ладони к грудине Мерлина, а потом убрал руки. — Ну, иди уже.

И Мерлин тоже позволил себе помедлить, на мгновение осветив Гаюса дерзкой улыбкой — и небрежно коснувшись его лба сухими губами, пока неуклюже выпутывался из его рук и поднимался со скамьи.

Потом двое юношей прокладывали себе путь через необузданные травы, мимо случайно выросшего здесь дерева — и Артура явно распирало от любопытства, потому что, пока они ещё были в пределах слышимости, Артур тихо зашипел:

— Мерлин! Когда ты сказал, что поругался с Гаюсом, откуда мне было знать, что это ссора двух любовников?

— О, мы не любовники, — хмыкнул Мерлин.

Сердце Гаюса сжалось, и даже в голосе Артура прозвучало странное разочарование, когда он переспросил:

— Не любовники?

Но тут солнце выглянуло снова, и сад, полный трав, затрепетал от ароматов, потому что Мерлин рассмеялся и заявил с проказливой ноткой в голосе:

— Во всяком случае, пока!

запись создана: 04.02.2018 в 18:51

@темы: слэш, Мерлин, PG-13, Гаюс

---

Ночёвка в лесу

Название: Ночёвка в лесу (А Night In The Forest)
Автор: cordeliadelayne
Переводчик: iris_means_rainbow
Пейринг: Артур/Мерлин
Рейтинг: NC-17
Размер: ~1000 слов
Оригинал: archiveofourown.org/works/6802870
Разрешение на перевод: получено
Дисклеймер: Все права принадлежат тем, кому принадлежат.
Саммари: Застигнутые холодом, Мерлин и Артур ищут способы согреться.

— Это просто смешно, — сказал Артур. В шестой раз. Не то чтобы Мерлин считал. Нет, он и без того был занят по горло: дрожал от смертельного холода, а лицо будто застыло на морозе. — Где мои рыцари? Они должны быть уже здесь.
— Снег слишком глубокий. Наверное, лошади не могут пробраться.
— Так пусть пешком идут! — отрезал Артур. — Серьёзно, чего они хотят? Чтобы наследник престола замёрз насмерть вместе со своим слугой?
Мерлин ощетинился:
— Как будто кто-то вспомнит, что здесь я есть.
— Точно, — ответил Артур, блеснув глазами. — Забыть про тебя довольно-таки легко.
— Не просто легко, а всего лишь «довольно-таки» легко? Я тронут.
Мерлин пригнулся как раз в тот момент, когда Артур кинул снежок ему в голову.
— Мы должны развести костёр, — сказал Артур, со значением поглядев на Мерлина, а затем на окружающий лес.
— Мы? — спросил Мерлин, прекрасно зная, что из них двоих топливо собирать будет только он.
— Я должен охранять нас от хищных зверей, — ухмыльнулся Артур.
Мерлин открыл рот, потом закрыл. Слишком просто. Вместо этого он повернулся спиной к Артуру, укутался поплотнее в куртку и отправился искать топливо для костра.

Это было нелегко. Снег был повсюду, и всё мало-мальски похожее на топливо оказывалось слишком сырым, чтобы его можно было пустить в дело. Но потом Мерлин нашёл небольшую прогалину, на которой росло пару невысоких деревьев, укрытых от снега. Он набрал столько веток, сколько мог унести, и вернулся по своим следам в снегу обратно туда, где его с нетерпением ждал Артур.

— Т-ты не т-торопился, — пробормотал Артур, стуча зубами. Мерин нахмурился, но ничего не сказал, зная, что Артур только начнёт раздражаться, если он станет с ним спорить.

Вместо этого он принялся расчищать место под кострище и разводить огонь. Пара минут усердной работы (и крошечная искорка магии) — и вот перед ними ревущее пламя. Артур нетерпеливо протянул руки к теплу и начал ходить туда-сюда, стараясь восстановить движение крови в занемевших ногах. Мерлин сделал то же самое.
— Жаль, что нам нечего на нём пожарить, — печально сказал Мерлин, с теплотой вспоминая их лошадей и уехавшие на них припасы. Артур только сердито взглянул на него.

— Делать нечего, — сказал Артур после напряжённой паузы, — нам просто придётся согревать друг друга.
Мерлин перестал ходить и уставился на него.
— Серьёзно?
— Конечно, — Артур с вызовом посмотрел на него, как будто подбивая на возражения. Существовала масса причин, почему Мерлин считал, что это не такая уж замечательная идея, но слова, которыми он мог бы это выразить, никак о себе не заявили.
— М-м, ну ладно, — сказал Мерлин.

Артур демонстративно подождал, пока Мерлин сядет и прислонится к дереву, ветви которого защитили участок земли от снега. Артур закатил глаза и, толкнув Мерлина, уселся рядом с ним. Мерлин тяжело сглотнул и заставил себя не отодвигаться от Артура.

Какое-то время они неловко сидели вот так, прижав колени к груди и обхватив их руками. Потом Артур посмотрел на Мерлина, а Мерлин посмотрел на него, и оба заулыбались.
— Нам надо лечь и попытаться поспать, — предложил Артур.
Мерлин кивнул:
— Хорошая мысль.
Так они и поступили. Мерлин повернулся спиной к Артуру, а Артур придвинулся к нему поближе и немного погодя даже положил руку ему на пояс, притягивая их ещё ближе друг к другу.

Мерлин и хотел бы, чтобы это оказалось неловко и неудобно, но ничего подобного. Лежать вот так в обнимку было естественно. Будто именно здесь всегда и было его место.

Медленно, осторожнее, чем многое из того, что он делал в тот вечер, он положил руку поверх руки Артура и улыбнулся, когда Артур медленно переплёл их пальцы.
— Отличная мысль, — сказал Артур, от тёплого дыхания которого у Мерлина по спине прошла дрожь. — Все конечности согреты.
Потом он потянулся и лизнул шею Мерлина, и Мерлин едва сдержал стон.
— Конечно, есть и другие способы согреться, — сказал Артур, и вот тут Мерлин действительно застонал. Никогда раньше он не слышал этих низких ноток в голосе Артура, но от них восхитительные волны предвкушения прошли по телу до самого желудка.
— Артур, — сказал Мерлин и замялся. Он понятия не имел, что сказать — только знал, что не скажет «не надо».
— Доверься мне, — прошептал Артур. И это была Мерлинова погибель.
Артур сдвинул их руки вниз ко вставшему члену Мерлина, который уже напряжённо вздыбил ткань штанов. Неловкими движениями они тянули штаны Мерлина, пока не освободили их настолько, чтобы сместить руки вниз и коснуться члена.
— Артур, пожалуйста, — сказал Мерлин, понимая, что это звучит почти как мольба.
— Ш-ш-ш, — сказал Артур, убыстряя движения руки. Мерлину пришлось закрыть глаза; мир вдруг стал ярче, живее для всех его чувств. Он чувствовал, как магия бурлит под кожей, осознавая её яснее, чем когда-либо раньше, и ему пришлось напрячь всю свою силу воли, чтобы не выпустить её на свободу. Вместо этого он сосредоточился на грубых мозолях на пальцах Артура, на том, как тот дразнил его, медленнно, а потом ускоряя движения, пока Мерлин не превратился в чистое чувство, чистое желание.

Он кончил с именем Артура на губах, и толкнулся назад в его возбуждённый член, втянув воздух, когда Артур стал искать разрядки, ласкаясь о зад Мерлина.
— Мерлин, — прошептал Артур, и то, как он вздрогнул, сказало Мерлину, что тот тоже достиг удовлетворения.
Окружающий воздух пах сексом — так сильно, что Мерлин почти ощущал его вкус. Он колебался только самую малость перед тем, как обернулся, чтобы взглянуть в лицо Артуру.
— Я... — начал он, желая чего-то, какого-то признания того, что только что произошло, и боясь, что его не будет. Но вместо слов Артур приник к нему и поцеловал Мерлина так, будто от этого зависела вся его жизнь. Как будто их только двое во всём мире.
Мерлин вернул поцелуй так же страстно, давая всем чувствам, которые он когда-либо испытывал к Артуру, хлынуть потоком в этот совершенный миг; лучше, чем кто-либо, он знал, что это не продлится долго.

— Теперь теплее? — спросил Артур через какое-то время. Рука его всё ещё лежала у Мерлина на пояснице, удерживая его рядом.
— Намного, — согласился Мерлин, широко улыбаясь. Он чувствовал, что совершенно неспособен скрыть охвативший его восторг, и обрадовался тёплой улыбке, которой одарил его Артур.
— Тогда засыпай, — сказал Артур. — Я посторожу.
Мерлин знал, что спорить не стоит, поэтому только кивнул и закрыл глаза, прижавшись к Артуру так тесно, как только мог.

Пускай они застряли посреди заснеженного леса, но они были вместе. И всё другое сейчас было неважно.

@темы: слэш, переводы, Артур, Мерлин, NC-17

---

Я сделал то, что должен

Название: Я сделал то, что должен
Автор: iris_means_rainbow
Пейринг: Артур/Мерлин
Рейтинг: PG
Предупреждение: смерть персонажа
Размер: ~2200 слов
Саммари: Альтернативный конец серии 4x02 "The Darkest Hour - Part 2"
Дисклеймер: Все права у правообладателей.


…Артур не мог поверить своим глазам: вот, какую-то минуту назад этот бессовестный мальчишка загадочно улыбался ему и нес всякую непозволительную (но милую сердцу) чушь, а теперь лежит весь совсем мёртвый, как все те несчастные, на которых они насмотрелись за такой бесконечный вчерашний день. И чего Артур вздумал упрекать этого придурка в отсутствии храбрости? Ведь этот упрямый идиот непременно должен был выкинуть что-то вроде того, что только что произошло. Ну да, конечно, если бы не он, то на его месте сейчас лежал бы Артур такой же бесчувственной ледышкой. Вот только принц как-то не ощущал большой радости по этому поводу - более того, Артуру казалось, что напади на него дорока сейчас, он не заметил его бы разницы, так похолодело его сердце и так онемела душа.

На лицах подбежавших рыцарей были и ужас, и облегчение; Ланселот подбежал к скорченному тельцу Мерлина и заглянул в помертвевшее лицо. Артур не мог себя заставить на это смотреть и не видел, как Ланселот в отчаянии яростно затряс Мерлина - вернее, его застывший труп - за плечи.

Ошеломлённый внезапным горем, Артур не сразу понял, что Ланселот вдруг радостно и удивлённо выдохнул:
- Он жив!
Невероятная, бессмысленная надежда развернула Артура лицом к этим двоим, бросила его на колени рядом.

И правда - чудесным, неведомым образом, но Мерлин пережил нападение страшной твари - хотя жизнь теперь теплилась лишь в его глазах, жёсткий ледяной блеск которых вдруг стал понемногу уступать место влажному сиянию слёз. Ланселот стал растирать Мерлину лицо, смахивая иголочки инея, которые только что поросли у него на бровях; и наконец Мерлин моргнул, шевельнул непослушными губами, пытаясь что-то сказать.

Они отнесли его к огню и положили в костёр сразу все дрова, которые успели насобирать, в попытке отогреть Мерлина. Мертвенная бледность уступила место бледности умирающего больного. Он беспомощно лежал на запасном тёплом плаще Артура и еле дышал.

К рассвету всем было ясно, что Мерлин не перенесёт поездки верхом. Артур велел было собираться назад - сама мысль о том, что слуга по его вине умрёт в пути, была ему невыносима.

Лишь настороженный взгляд Леона вернул его к действительности и напомнил, куда, собственно, они направлялись. Неужели все они решили, что он воспользуется болезнью слуги, чтобы оправдать свою трусость, чтобы не жертвовать своей жизнью за Камелот? О небо, неужели они ничего… ничего не понимают?

Глядя на Мерлина, коченеющего в предрассветной сырости возле догорающего костра, Артур был готов пожертвовать всем, что у него было - честью, Камелотом, любовью Гвен и уважением отца, лишь бы отвезти своего незадачливого слугу к Гаюсу.

Но конечно, Леон, так вовремя отрезвивший его, был прав. Любой разумный человек согласится: за то время, что они потратят, охраняя Мерлина, много больше людей, вообще говоря, куда более достойных, погибнет - только потому, что Артуру стало жаль этого героического идиота.

- Мы не можем оставить его здесь, - сказал он Леону, даже не надеясь, что он поймёт всю сложность его переживаний. - И мы не можем отправить его одного обратно.

Ланселот - ах, безотказный, заботливый Ланселот, настоящий друг Мерлину - сказал:
- Кто-то из нас мог бы проводить до Камелота.

Опасно, как и для полуживого недотёпы, так и для того храбреца, который будет ехать с ним через долины, заселённые теперь нечистью; впрочем, другого выхода не предвидится.

Артур неохотно кивнул:
- Так было бы лучше всего. Тогда… Ланселот… Могу я на тебя рассчитывать?
- Конечно, сир.

Остальное было делом нескольких минут. Привели лошадь Мерлина, Ланселот взгромоздил своего товарища на её спину. Артур, не доверяя никому другому, сам крепко-накрепко привязал Мерлина к седлу, стараясь не думать, зачем он это делает.

Когда он завязал последний узел, он вдруг расслышал то, что Мерлин пытался сказать ему с той самой минуты, как пришёл в себя:
- Артур… позволь мне занять твоё место… Ты должен жить… Я с радостью сделаю это за тебя…
Артур был тронут, но не допустил ни на миг подобной возможности.
- Об этом не может быть и речи. Тебе надо поправиться, а без Гаюса этого никак не получится, - и отходя, сделал знак Ланселоту, чтобы тот трогался. Рыцарь кивнул и, не тратя времени на слова прощания, пустил лошадь рысью, ведя за собой лошадь с Мерлином.

Они почти сейчас же скрылись из виду, исчезнув в долине у подножия холма - и тут только Артур осознал, что больше никогда их не увидит.

Принц и его верные рыцари оседлали лошадей и в молчании продолжили путь, который через несколько часов должен был завершиться для одного из них навсегда.

***

Мерлин, слабый и беспомощный, не смог сопротивляться сильным рукам Артура, не смог убедить его не делать того, страшного, - ведь это Мерлина судьба и долг Мерлина всегда, всегда защищать принца. Глупый, глупый Артур, что идёт на свою смерть и не даёт Мерлину умереть за него. Он всё равно уже не на что ни годен, даже магия его никчёмна - так пусть хоть его смерть принесёт хоть какую-то пользу.

Решение придало Мерлину сил, и он постарался выпрямиться в седле. Это ему почти удалось, особенно когда он кое-как расколупал узлы, заботливо затянутые Артуром. Легко пришпорив лошадь, Мерлин поравнялся с Ланселотом:
- Стой. Мы не едем в Камелот.
- Но Артур приказал…
- Он приказал тебе отвезти меня к Гаюсу, чтобы он меня вылечил. Мне уже намного лучше, и ехать туда нет надобности.
Ланселота это не очень-то убедило, и он скептически покосился на дрожащие от усилия пальцы Мерлина, которыми тот цеплялся за луку седла, чтобы не свалиться под копыта лошади. Мерлин понял, что этим способом он ничего не добьётся, и взмолился:
- Ланселот, ну ты же понимаешь, что Артура нельзя туда отпускать, что он там умрёт. А у меня есть магия, и я должен его защитить.
Ланселот пытался было сопротивляться:
- Мы уже не успеем их нагнать.
В ответ Мерлин только чуть заметно улыбнулся. Если бы все проблемы решались так же легко!

***

Тяжело на душе было у принца, когда он подъезжал со своими спутниками к болотистому берегу озера. Бездумно он спускался вместе с ними в лодку, не заметив старика, которому предусмотрительный Леон сунул пару монет, не удивился тому, как лодка без вёсел сама поплыла в туманную даль, туда, где смутно угадывались очертания Авалона.

***

Дракон напугал Ланселота - но и восхитил до глубины души. Кроме того, его уважение к Мерлину значительно возросло: одно дело вывести пятно с рубашки, а другое - управлять огромным монстром.

Ланселот очень плохо разбирался в драконах и их повадках - по правде говоря, Килгарра был первым представителем этой породы, который повстречался ему по пути, - но природная интуиция и напряжение на лице Мерлина подсказывали ему, что дракон был чем-то недоволен и отнёсся к плану Мерлина без благоговейной готовности помочь. Мерлин же явно был этим разозлён и, дойдя до предела, крикнул что-то - голосом совершенно незнакомым и бесконечно властным, голосом человека - или не человека, - обладающего огромной силой.

Ланселот ощутил странную подавленность; впрочем, на дракона, похоже, повелительный тон Мерлина подействовал ещё сильнее. Он вдруг сделался смирным, как щенок, на которого прикрикнул хозяин, и опустил голову, словно подчиняясь свому хрупкому властителю.

Мерлин соскочил с лошади; Ланселот сделал то же самое и почти не удивился, когда Мерлин втащил его вместе с собой на крутой загривок Килгарры.

***

Ступив на каменистую, безжизненную почву Острова Блаженных, рыцари сразу поняли, что это было то место, куда им было нужно. Здесь всё было серо и пропитано смертью, и было ясно, что события в мире, лежащем за пределами острова, здесь не имели никакого значения. Их просто не существовало в этом месте, где время, казалось, остановилось, а магия невидимо и плотно окутывала каждый камень.

Если бы Артур не был так безразличен ко всему, что окружало его, он бы поразился тому, как точно виденное им совпадало с описанием Гаюса. Впрочем, на Авалоне начего не менялось тысячелетиями, и уж тем более ничего не изменилось с тех пор, как Гаюс и Мерлин уничтожили здесь Нимуэй. Гаюс подробно рассказал Артуру, всё, что видел своими глазами - но мог бы с таким же успехом пересказать вековые легенды.

Вот и алтарный камень, на котором, как известно тысячи лет, совершается священная жертва. Сейчас очередь Артура лечь на его плоский верх. Но Артуру всё равно.

- Там что-то лежит! - восклицает Гавейн; любопытство и безрассудство берут верх над печалью, передавшейся его весёлой натуре от остальных, и он подбегает к алтарю. Зрелище, открывшееся перед ним, обрывает его на полуслове. Артур, почему-то испуганный этим внезапным молчанием, ускоряет шаг - и.

О небо.

О нет.

Этого не может быть. Нет. Этого не может быть.

На камне лежит Мерлин.

Его одежда и поверхность алтаря густо залиты кровью, и она же вязко сочится с его краёв на землю.

Крови так много, что не сразу становится ясно, откуда она вытекает. Артур растерянно ищет глазами - и замечает страшную, тёмную, глубокую рану у основания шеи, на том самом нежном месте, которое зябкий Мерлин постоянно кутает в шертяной платок.

Платок валяется поблизости; видимо, Мерлин бездумно развязал его и кинул, подходя к алтарю. На нём нет ни капли крови. Леон зачем-то поднимает его и даёт Артуру; тот берёт его и сжимает в руку, не вполне отдавая себе отчёт в том, что он делает.

- Сир.
Артур вскидывает глаза - и видит перед собой Ланселота. За последние полдня он постарел лет на пять, а на лице его бесконечная тоска и вина.
Артур чувствует, что должен орать, должен излить на него весь свой гнев, но может только прошептать:
- Почему ты здесь?
Ланселот тихо отвечает:
- Мерлин хотел защитить тебя… Я не смог ему помешать.
Ланселот думает, что мог бы объяснить, мог бы сказать принцу, что не мог и представить, что именно собирался сделать Мерлин, и это было бы чистой правдой, - но Артуру вдруг делается всё равно. Гнев покидает его, оставив только горе.

Артур кладёт руку Мерлину под затылок, приподнимает ему голову, пытаясь заглянуть ему в лицо. На лице Мерлина нет страха или страдания, только решимость:
«Я сделал то, что должен».

Артур смотрит на него, долго-долго, пока Леон не убирает его руку мягко и твёрдо и не отводит его за плечи от алтаря. Артур не сопротивляется и не спорит, потом сухо и безжизненно говорит:
- Мы не можем его здесь оставить.
Леон чуть заметно кивает Гавейну, и они осторожно снимают тело, кладут его, как и сегодня ночью, на запасной плащ. Тот мгновенно пропитывается кровью. Артур расстёгивает свой плащ, который красным гордым знаменем развевался на нём всю дорогу, и накидывает его поверх израненного тела, скрывая от глаз мёртвое лицо и рану на шее.

Они относят тело в лодку, в молчании переплывают озеро. Могучий Перси отдаёт Ланселоту свою лошадь, а сам берёт лёгкое тело на руки и идёт рядом со всадниками. Они не торопят лошадей: больше спешить некуда.

Ночью они располагаются в лесу и допивают остатки эля, который брали с собой в дорогу. Напиток чуть развеивает мрачное настроение и развязывает Ланселоту язык, а оглушённый горем Артур снова начинает понимать, что ему говорят.

Ланселот рассказывает, что Мерлин был волшебником. Что он мог повелевать драконами. Что он приказал дракону перенести их на Аваллон, над которым простёрлась тёмная пелена, чёрная бездонная дыра, из которой тысячами вырывались дороки.

Ланселот рассказывает, как Мерлин взмахом руки обездвижил его и забрал у него нож. Как Ланселот мог только беспомощно наблюдать за тем, как Мерлин ложится на камень. Как он вонзает нож себе в шею. Как чёрная пелена вдруг вспыхивает нестерпимо ярким светом, как дыра стремительно затягивается, как полчища потусторонних тварей спешат укрыться от света этого мира в привычном мире теней.

Ланселот рассказывает, как он наконец смог двинуть рукой хоть чуть-чуть и как он бросается к Мерлину - и осознаёт, что действие магии прекратилось лишь потому, что волшебник мёртв.

Здесь Ланселот не может сдержать пьяных слёз; глаза Гавейна тоже блестят.

Артур тоже хотел бы заплакать, но внутри у него слишком пусто, чтобы найти силы хоть на одну слезинку.

***

Гаюс и Гвен стоят у ворот, напряжённо вглядываясь вдаль. Они уже какое-то время назад заметили группу всадников в алых плащах и ждут их приближения с нетерпением и страхом.

Вот, наконец, становится возможно различить их лица - и Гвен радостно вскрикивает, увидев Артура рядом с Ланселотом.

Гаюс тоже замечает их, но не перестаёт всматриваться. Все рыцари на месте, и ни один из них не погиб в пути. Пострадал лишь один слуга.

Гаюс подбегает к Перси, выхватывает у него из рук Мерлина, поражается тому, какое холодное у него тело, кладёт на траву, смотрит на него заботливо и тревожно, и начинает спрашивать:
- Он ранен? Чем? Когда? Вы что-нибудь ему давали?
Никто ему не отвечает. Гаюс в страхе смотрит на Артура, и тот вынужден сказать слова, ненавистнее которых для него не было и никогда не будет:
- Мерлин мёртв. Он умер за меня.

Гаюс не верит. Он опускается на колени, дотрагивается до тела, пытается нащупать биение сердца - и не может. Он делает это снова и снова, пока Артур не кладёт ему руку на плечо и не говорит глухо:
- Гаюс, всё кончено. Ты ему ничем не поможешь.

Гаюс плачет отчаянными, жалкими стариковскими всхлипываниями.

Артур уходит в замок.

***

Ночь проходит тихо; дороки исчезают, и на следующее утро воспрянувшие духом крестьяне начинают разъезжаться по сёлам.

Артур приказывает сложить на площади костёр, и сам поджигает его; тело Мерлина мгновенно скрывается в языках пламени. Артур не произносил над ним речей и, наверное, горожане думают, что этот костёр знаменует начало праздника по поводу изгнания потусторонних монстров. Артура это не трогает.

Потом он уходит в замок, опускается на стул, и начинает наконец разбирать вещи, которые не так давно собирал, уходя к Аваллону. Вдруг рука его нащупывает что-то мягкое и знакомое, и Артур достаёт красный шейный платок.

Принц прижимает его к губам и плачет.

@темы: Артур, фанфики, Ланселот, Мерлин, PG

---

О фике «Наедине» и о сексе в литературе вообще

Написала эту штуку почти с год назад, в общем, исключительно в порядке эксперимента: попыталась описать самый в моём понимании классический и идеальный арлиносекс. Но поскольку для меня интерес представляло не только текстовое воплощение моих фантазий, а и мои собственные ощущения от эдакого воплощения, то я решила их сохранить на будущее. Собственно, вот что я писала назавтра:

«Ужас, меня сегодня плющит, не могу это нормально перечитать)) Но вышло, по-моему, неплохо. Чего уж там. До Сабиры мне ещё, конечно, как пешком до французской границы, но для первой нцы туда-сюда (хотя какая здесь нца, «части» какие-то ханжеские. Все эти шуточки в самый ответственный момент – это нервозность. В общем, не больше R). Но в общем и целом я чуть ли не три часа потратила на эту порнографию (и когда я говорю порнографию, я имею в виду не сам сюжет – хотя какой, к дьяволу, в пвп сюжет – а литературное его исполнение. Вроде без скипетров и нефритовых стержней обошлось, да и то ладно).

Но вообще это, конечно, занятие для фриков. Ибо воображать себе эдакую сцену (да, блять, это идеальный секс в моём представлении. Безо всяких там… нон-конов), описывать и в то же время думать о синонимах – это конкретный сдвиг по фазе.

с две страницы гуманитарных рефлексий. Вы предупреждены.

Что меня определённо порадовало – так это то, как ярко оно мне представилось, как естественно было всё это описывать. Не было такого, чтобы пальцы не поспевали за воображением. Наоборот, я могла приостановиться, всё чётко представить и записать.

Я боялась, что слишком много внимания уделяю всем этим телодвижениям: двинулся – передвинулся – отодвинулся – переместился – сделал шаг – но вижу, что у Сабиры (которая остаётся моим образцом) ещё и детальнее всё описывается, и именно за счёт этого и достигается реалистичность. Не в том смысле, что всё как в жизни (потому что в жизни это вряд ли когда-либо происходило), но в том, что оно очень делается ярко и правдоподобно. И кому не пофиг, какая там была антисанитария в Средневековье, если романтическая любовь на раз затмевает все такие малоприятные подробности.

Но вообще подобные задачи очень хорошо раскрывают слабости и недостатки пишущего, меня то бишь. Во-первых, какие-то современизмы. Например, там, где они расставляют стулья перед дверью, чтобы шум предупредил их, я долго тупила над тем, как заменить слово «автоматически». Теперь это «не раздумывая». Или там, где сопение Артура «возбуждает» или «заводит» Мерлина. (Положительная обратная связь, да). Ну вот куда это годится? «Заводит» по смыслу было бы идеально, но окраска неуместно сленговая. Осталось «будоражит», и всё-таки…

Трудновато было подбирать глаголы со смыслом движения типа отодвинулся – направился и т.п., потому что им постоянно приходится хоть чуточку, да перемещаться в пространстве. Одно дело обниматься, крепко прижавшись животами, а другое – гладить этот же вожделенный живот рукой. Это ж её ещё как-то просунуть надо.

Потом да – все эти гладить\ласкать. Вот здесь именно мне очень не хватало слов. Можно ещё дотрагиваться – касаться, но это уже не совсем то. Тут у них уже нет никакой неуверенности, так что все эти несмелые касания пусть остаются девственникам. Короче, этот вопрос надо провентилировать.

Ещё: на самом деле довольно трудно избежать стигматизации секса, то есть, не описывать его как нечто нормальное и нестыдное. Абзац про неловкость целиком какгбэ и направлен на то, чтобы раз и навсегда разъяснить, с чего они позволяют себе такие вольности, и вопрос этот закрыть. Впрочем, получилось, видимо, не совсем то, но в общем и целом мне это место нравится.

Думаю вот что: надо пособирать хорошие сцены секса и поанализировать, что в них такого хорошего. Литература тут, конечно, бесполезна – ну разве только в «Чёрном принце» Мёрдок есть что-то подобное. Там больше, конечно, доставляет поцелуй с блевотиной. Нет, правда. В жизни бы не подумала, что в поцелуе влюблённого старикана (почти), сбежавшего от тошноты с оперы, и двадцатилетней девушки может быть столько чувственности. Да что тут говорить – это вообще лучшая книга о любви.

Ну а в остальном художественная литература нам не поможет. Маркиз де Сад, конечно, король нон-кона и БДСМ, но это всё мне постольку поскольку.

Генри Миллер – ну да, у него есть кое-что, но оно закопано в такой куче наркотического бреда и экскрементов, что, право, копаться во всём этом не никакого желания. Ну, в русской литературе секса нет, афедрон – это потеха какая-то. Да и вообще, пока снобы считают, что по-русски либо матом, либо анатомическими терминами, то ловить в их снобском чтиве нечего совершенно.

Лоуренс? Но там такой поганый перевод… Во всяком случае, меня не заводил. Если и читать, то только в оригинале, конечно. Но весь смысл в том, чтобы писать по-русски, а по-английски только дурак не напишет постельную сцену. На этом языке можно сказать всё, всё.

Впрочем, есть же и у нас нормальные слова. Член, например. Вполне себе пристойное слово.

Фанфики, конечно – другое дело. Тут копать и копать.

И вот ещё такая мне мысль в голову вчера пришла: по сути, секс идеально подходит для описания в литературном произведении (или в кино, или в музыке – в тех формах искусства, где образы сменяют друг друга во времени. Ибо секс – занятие в высшей степени динамичное))). Смотрите, вот завязка, нарастание напряжения, кульминация и развязка. И потом то же самое. Циклически. Или по спирали. Как вам угодно.

Кстати, было бы интересно оценить, сколько занимает среднестатистическая сцена секса по объёму. Мне хватило две с половиной страницы, их которых пару абзацев заняло просто описание исходной ситуации, ещё безо всяких поползновений на мужеско тело. Думаю, в основном сцены секса столько и занимают. Действительно, трудно держать читателя в напряжении столько времени. Хотя – вот глянула – Alternative Diagnostic Methods (Хаус/Уилсон) – 16 страниц, а вещь ведь совершенно непревзойдённая. Но, думаю, верхний предел существует, и он где-то рядом».

Ну, рефлексировать над чем-то, самостоятельно написанным, можно бесконечно, но это чистой воды созерцание собственного пупка, приятное, но малополезное. На этой радостной ноте я и остановлюсь.

@настроение: беззаботное

@темы: откуда оно вообще взялось, Мерлин

---

Наедине

Название: Наедине
Автор: iris_means_rainbow
Пейринг: Артур/Мерлин
Рейтинг: NC-17
Размер: ~1500 слов
Саммари: Идеальный вечер трудного дня. По крайней мере, для двух жителей Камелота.
Дисклеймер: Все права у правообладателей.



Артур устал, и рубашка вся пропиталась потом; входя в комнату, он стянул её с себя и кинул не глядя куда-то в сторону: Мерлин уберёт. Тот был уже здесь: притащил ужин – дичь, овощи с крестьянских огородов, и вино; и зажигал свечи. Мягкие сумерки окутывали комнату, и казалось, весь свет, до того рассеянный над лесами и полями Камелота, сгущался в светлом круге свечей, оставляя взамен ночную тьму.

Артур присел и отпил немного из кубка; есть не хотелось. Он взглянул на Мерлина. Тот отошёл к двери, поднял скомканную рубашку, сложил её и оставил на стуле. Завтра отнесёт Гвен, пусть постирает. Артур мысленно похвалил его за то, что он не засунул её в шкаф к другим вещам – а раньше такие штучки он проделывал нередко, злясь на своего принца. Но теперь…

Артур поднялся и направился к окну. От яркого заката жаркого дня оставалась только бледнеющая оранжевая полоска на западе; свежий ветерок приятно холодил кожу. Артур обернулся; Мерлин ждал, стоя в глубине комнаты. Волосы, ресницы, тени под острыми скулами и под глазами казались темнее в неровном свете свечей; кроме лица и шеи неясно виднелись только кисти рук; всё остальное утопало во мраке.

Артур лениво наблюдал за слугой, не чувствуя нужды что-то говорить или делать; тот тоже молчал и словно бы не смотрел в его сторону.

Наконец Артур плавно и почти неслышно двинулся через комнату к светлому кругу, у самого края которого стоял Мерлин. Несколько шагов – и вот он уже на расстоянии протянутой руки от него. Мерлин стоит боком к нему и не делает попытки приблизиться. Артур знает, что сейчас ощущает Мерлин, потому что сам чувствует то же: желание и нежность, настолько сильные, что они сковывают движения.

Наконец, Мерлин не выдерживает и чуть поворачивает голову в сторону принца; тот вытягивает руку и дотрагивается ладонью до его плеча. Плечо худое, и Мерлин чувствует, как косточки сустава вдавливаются в тёплую и тяжелую ладонь Артура. Он разворачивается к нему и смотрит ему прямо в глаза. Артур понимает верно и кладёт другую ладонь на второе плечо Мерлина. Потом чуть сдвигает её вниз, так что пальцы ласкают впадину над ключицей, а вогнутая часть ладони накрывает чуть выступающую часть груди. Мерлин чуть слышно выдыхает, делает полшага вперёд и осторожно обнимает Артура, кладя руки ему на спину. Ещё полшага – и вот их тела соприкасаются, и Мерлин мягко прижимается шелковистой щекой к шее Артура.

Артур не хочет больше ждать, но плавные движения никак не выдают его нетерпения. Медленно он заводит руки за шею Мерлина и аккуратно развязывает узел платка. Сегодня платок серый. Артуру нравится, как он оттеняет глаза Мерлина. Они становятся стальными и твёрдыми, без этой щенячьей влажности – хотя она так идёт ему наедине с Артуром, но для рыцаря почти неприлична. Мерлин в сером платке выглядит серьёзным и решительным, от него веет силой, и тогда Артур тащит его на поле и учит его нападать и обороняться. Так было и сегодня; и хотя они оба устали, они, как и всегда после боя, даже тренировочного, как никогда ощущают мощь той неведомой связи, которая тянет их друг к другу.

Артур стягивает платок, который щекотно шелестит по нежной коже, и разжимает пальцы; платок плавно опускается на пол. Артур проводит пальцами от затылка до основания шеи Мерлина. Неохотно отстраняется и убирает руки, чтобы тут же подхватить ими край рубашки Мерлина, снимая её через голову; Мерлин тоже отпускает руки, поднимает их вверх, помогая Артуру.

Они обнимают друг друга; прохладная кожа Мерлина ощущается совсем иначе, чем грубая ткань. Артур ведёт пальцами вдоль спины и расправляет ладони, мягко охватывая поясницу. Мерлин прижимается к нему ещё крепче и тепло дышит куда-то в плечо.

Они стоят так долго, и нежность и благодарность их слишком велики, чтобы их можно было выразить словами. Они молчат, но в этой тишине больше любви, чем во всех любовных песнях, которые принц слышал за свою жизнь из уст менестрелей.

Артур убирает руку с поясницы Мерлина и властно кладёт ему на грудь. Грубоватая кожа большого пальца ласкает сосок. Мерлин целует любовника в плечо, адамово яблоко, впадинку между ключиц. Он чуть касается кожи губами, но принц едва может сдержать дрожь. Он кладёт руки на лопатки Мерлину, и тот понятливо опирается на них, откидываясь назад и подставляя шею под поцелуи. Артур целует щедро, забирая кожу в рот, лаская языком. Он слышит, что Мерлин дышит чаще, и, как и всегда, радуется его удовольствию. Он неспешно отрывается от его шеи и целует в уголок губ. Мерлин готовно приоткрывает рот, и они целуются, медленно и долго. Мерлин уже не хочет сдерживаться, запускает пальцы глубоко в волосы Артура и с силой притягивает его голову к себе. Артур не противится; ему всегда нравилась эта горячая непосредственность в Мерлине. Обычно он держит себя в руках каждый свой шаг, и только в минуты смертельной опасности и в минуты близости эта сдержанность исчезает, и страсть захлёстывает всё его существо.

Артур гладит рёбра и бока Мерлина, как всегда поражаясь его худобе. Но Мерлин лишь кажется хрупким – будто одной пощёчиной его можно сломать пополам. Артур знает, что сила духа его слуги с излишком восполняет слабость тела. Артур помнит, как с трудом мог поверить, очнувшись у Мерлина на руках, что тот вытащил его в полных рыцарских доспехах из ледяного озера. Артуру и сейчас снятся кошмары – но если Мерлин рядом, то будит его, не дожидаясь, пока Артуру привидится, как холод сжимает ему горло и дневной свет над зеркальной гладью воды меркнет навсегда.

Артур неохотно выпускает Мерлина из объятий и кладёт руку ему на плечи. Тот приоткрывает глаза, мельком бросает взгяд на Артура, и первый делает движение к кровати. Артур прижимается грудью к его спине, гладит руками живот, целует в затылок. Неуверенными шагами они в обнимку ковыляют к кровати, слишком поглощённые друг другом, чтобы побеспокоиться о том, как бы не наткнуться на что-нибудь в темноте. Чудом ничего не задев, они добираются до цели. Мерлин оборачивается к принцу, смотрит серьёзно. Артур тоже серьёзен. Его лицо дышит уверенностью и надёжностью, и Мерлин без сомнений подчиняется его прикосновению: Артур кладёт ладони ему на спину, принимая на них всю тяжесть любовника и осторожно опуская его на прохладную простыню.

Разомлевший, Мерлин лежит, наблюдая из-под ресниц, как Артур торопливо скидывает сапоги, стягивает штаны; потом бережно снимает сапоги с него самого, ласково дотрагивается подушечками пальцев до стоп. Чуть помедлив, запускает руки под край штанов и неловко избавляет Мерлина и от них.

Теперь они совершенно обнажены, но неловкости нет. Артур живо вспоминает нервозность и дрожь их первых ночей; казалось, стыдливость, которую в них воспитывали долгие годы, будет постоянно сковывать их самые непосредственные порывы. К стыду примешивался страх быть пойманными за недостойным занятием; сама мысль о подобном позоре навевала ужас. Честь Артура была бы запятнана навсегда; Мерлин наверняка поплатился бы жизнью. Они накрепко завешивали шторы, запирали дверь, расставляли подле входа стулья, чтобы шум, который произвёл бы входящий, успел предупредить их об опасности. Теперь эта привычка въелась им в кровь так прочно, что кто-то из них проделывает это каждый раз, не задумываясь.

Артур становится на колени на постели, подкладывает руки Мерлину под затылок, чуть приподнимая ему голову, целует в лоб, скулы, губы, подбородок. Дотрагивается губами до лениво опущенных век. Он чувствует, как изящные тонкие руки Мерлина гладят спину, грудь, живот, ягодицы, пах – тут внутри всё сладко замирает. Мерлин, не глядя, нежно и настойчиво ласкает те части его тела, одно название которых вызывает испуг благородных девиц.

Артур чувствует слабость в коленях и осторожно опускается на Мерлина, вдавливая его тёплой тяжестью своего тела глубже в перину и утыкаясь носом в простыню рядом с его ухом. Его немелодичное сопение словно добавляет Мерлину умения, и скоро Артур почти стонет, зажмурив глаза, вцепляясь Мерлину в плечи, неспособный ни остановить, ни поторопить его. Почти грубо хватает за уши, целует его лицо. Смутно чувствует, как Мерлин разводит ноги, сгибает, обнимает его бёдра. Давно уже неспособный думать, Артур тычется там, внизу, глубоко вздыхает, найдя то, что нужно. Из ниоткуда всплывает неясное напоминание о завтрашней поездке верхом, чуть развеивая морок животной страсти, и Артур двигается тихонько и осторожно, хоть Мерлин и тянет его на себя, и стонет так, будто во всём Камелоте услышать его может только Артур. Артур краешком сознания думает о том, чтобы прикрыть ему ладонь рот, но это выше его сил, и он забывает обо всём, целиком отдавшись ритмичному движению. Быстрее… Быстрее… Быстрее, быстрее!

Мерлин вздрагивает всем телом и шумно выдыхает; Артур сначала не понимает, что изменилось; ошеломлённый волной удовольствия, он какое-то время не ощущает ничего, кроме радости и облегчения, пронизывающих тело; безумно и шумно стучит его сердце.

Как-то вдруг он чувствует слабость и опускается рядом с бессильно распростёртым на постели Мерлином; они смотрят друг на друга в тусклом свете догорающих свечей, слушают, как их дыхание понемногу успокаивается.

Гаснет последняя свеча, захлебнувшись в лужице растаявшего воска; Артур вдруг осознаёт, как он устал и хочет спать. Вслепую нащупывает лёгкое одеяло, не так давно небрежно сдернутое им на пол. Кое-как он затягивает его на кровать, расправляет и накидывает на них двоих. Не такое уж и большое одеяло, хоть и сшито для великих мира сего, и поместиться под ним вдвоём можно только тесно прижавшись друг к другу. Мерлин, видимо, думает о том же; во всяком случае, он придвигается к Артуру, кладёт голову ему на грудь, и ждёт, пока тот удобно его обнимет. Только тогда он умиротворённо вздыхает и устало закрывает глаза. Артур проделывает то же самое, и они мгновенно засыпают.

@темы: слэш, Артур, фанфики, Мерлин, NC-17

---

Грозовая ночь

Название: Грозовая ночь
Автор: iris_means_rainbow
Пейринг: Хаус/Уилсон
Рейтинг: PG
Таймлайн: середина 6 сезона
Размер: ~2000 слов
Саммари: Весенняя гроза в Принстоне. У Уилсона в голове бродят разные мысли и, несмотря на усталость, он не может заснуть, пока к нему не приходит Хаус. Этим сюжет и ограничивается.
Дисклеймер: Все права у правообладателей



Вечер не так давно перешёл в ночь, но темнее не стало. Кажется, я никогда не видел таких ярких молний, как сегодня. Они вспыхивают беззвучно и на доли секунды освещают всё вокруг, и ночь из серой вязкой массы превращается в цветной, пусть и блёклый кадр из немого фильма.

Во всяком случае, звуковая дорожка мало подходит к этим моментальным снимкам городского пейзажа за окном. Раскатистые звуки грома всегда наводят меня на мысль, что там, на верхнем этаже неба, кто-то начал двигать мебель. Сегодня гром каждый раз раздаётся намного позже очередной вспышки молнии – видно, гроза далеко за городом. Я пытаюсь отвлечься от надоевших тягостных мыслей, и пытаюсь сосчитать, сколько секунд отделяют раскат грома от вспышки молнии, а затем умножаю на триста тридцать. Впрочем, устный счёт – не моя сильная сторона, и явно получается какая-то несуразица.

Я лежу и пялюсь в потолок; от утомления после тяжёлого для начинает несильно болеть голова; я знаю, что наутро от этой боли не останется и следа (не как у Хауса), но заснуть я никак не могу, да и не хочу. Я чувствую себя усталым, но мыслю ясно; и именно эти самые мысли отгоняют сон. Возможно, если я подольше пролежу вот так, в темноте, мне всё-таки придёт в голову, как снять болевой синдром у Фрейзер К. и как убедить Джерарда Б. – образованного, но ужасно упрямого человека – не бросать химиотерапию. Да, вот такие задачки мне приходится решать каждый день на работе. Прямо скажем, не самые простые.

Когда я говорю малознакомым людям, что я онколог, они после мгновения подсознательного отвращения к человеку, который постоянно соприкасается со смертью и самим своим присутствием напоминает им о том, что и их жизнь рано или поздно закончится – они начинают мне сочувствовать, сочувствовать моей тяжёлой работе. Ведь каждый день я вижу слёзы и мучения и почти никогда не вижу радости и облегчения страданий. Хоть я и стараюсь быть мягок с пациентами, но в своём отчаянии и бессилии они часто проклинают меня за страшные вести, за боль, за то, что я знаю, сколько им осталось жить.

Мне сочувствуют, потому что моя работа так часто кажется бессмысленной: ни облучение, ни химиотерапия, ни удаление опухоли, ни пересадка костного мозга не дают гарантий выздоровления или хотя бы лучшего самочувствия. Эти процедуры дорогостоящи, болезненны и зачастую неэффективны. Многие мои пациенты видят во мне своего мучителя, и я не раз слышал, как они в момент отчаяния желали, чтобы они никогда не узнали своего диагноза и умерли бы быстро, не оттягивая неизбежного. Некоторые предпочитают самоубийство страху ожидания всё нарастающей боли. Эта боль разъедает тело, терзает душу, низводя человека до корчащегося в муке животного. Я знаю, такого рода контакты с людьми не раз расхолаживали романтиков от медицины, мечтавших спасать жизнь и получать в награду благодарные взгляды. И я понимаю тех, кто считает, что моя работа невероятно тяжела. Так и есть – и если бы я знал, какова эта работа на самом деле, я бы десять раз подумал, прежде чем принять решение о своей будущей профессии.

Впрочем, я почти уверен, что я не изменил бы его. Ведь есть и другая сторона. Пусть редко, но мне удаётся добиться у пациентов ремиссии или хотя бы частично снять боль, чтобы продлить им жизнь насколько это возможно и чтобы они весь этот остаток жизни не провели в ожидании смерти, которая подарит им забытьё без боли телесной и без боли душевной в глазах их близких. Да, иногда мне всё же удаётся им немного помочь.

Иногда же я становлюсь свидетелем необычайного преображения человека. Он осознаёт, что большая часть его жизни прошла безвозвратно и что ему совсем скоро придётся подводить ей итог. Тогда они начинают доделывать всё недоделанное, делать всё то, что они всю жизнь откладывали на потом. Хаус не раз замечал, как пациенты благодарят меня, услышав смертельный диагноз. Но, пожалуй, его привязанность ко мне влияет на беспристрастность его суждений, и он переоценивает мою способность смягчать тяжёлые вести. Ведь каким бы успокоительным тоном я не говорил, неизлечимая болезнь остаётся неизлечимой. Смерть остаётся неприглядной, даже если облечь её в уклончивые слова. «Возможна ремиссия… Мы надеемся найти донора костного мозга в базах данных других больниц… Как правило, боли можно облегчить, а то и полностью устранить при помощи синтетических опиатов нового поколения… Для вашей разновидности рака печени существует экспериментальная методика лечения…»

Но пациент неожиданно чувствует спокойствие. Ведь самое страшное – это неопределённость, а когда срок известен, можно, как ни абсурдно это звучит, уверенно строить планы на будущее. Иногда близость смерти вдохновляет людей на то, что они не решались сделать никогда раньше, освобождает их от условностей повседневности, и за оставшиеся им недели они проживают жизнь более полную, чем всё их предшествующее существование. Да, они всё равно умирают – но и живут они достойно.

Дождь, гром и молнии не отвлекают меня от рассуждений, наоборот, такое чувство, что стена дождя отделила меня от суетливого мира, а раскаты молнии перекрывают сигналы машин и визг их тормозов, когда они чуть не сталкиваются друг с другом в пульсирующей темноте. До чего же хорошо лежать вот так и знать, что тебе не придётся выскакивать под дождём на улицу и срочно нестись на помощь. Потому что единственный человек, ради которого я бы это сделал с радостью, крепко спит в соседней комнате. Всегда удивлялся его способности отключаться в любом месте, как только к этому представится возможность. Тогда его не разбудишь никаким громом; но – удивительное дело – стоит кому-то сказать «на МРТ структурных аномалий нет» или «бакпосев крови не выявил колоний золотистого стафилококка или грибковых инфекций» – и он мгновенно, пусть и неохотно, открывает глаза.

На самом деле, меня изумляет сам факт того, что Хаус работает, пусть даже он и пытается при случае улизнуть из больницы и недовольно брюзжит по любому поводу, раздражая всех подряд. Ведь мало кто осознаёт, как велико его терпение в действительности. Кому, как не мне знать, что ему приходится терпеть – особенно сейчас, когда он больше не принимает викодин. Ибупрофен и мне-то от головной боли помогает не всегда, а что чувствует Хаус, страшно представить. Я не раз видел его истерзанную ногу – и когда он спал после операции, а я пытался оценить на глаз глубину предательства Стейси; и когда он влезал в ванну, чтобы снять спазм в почти отсутствующей мышце; и когда я растирал её, надеясь не столько снять боль, сколько отвлечь внимание Хауса – и до сих пор одного вида её достаточно, чтобы сердце сжалось от жалости. Хаус печётся о моих чувствах и не будит меня криками по ночам; но и того, что я замечаю, хватает, чтобы у меня в самый неподходящий момент на глаза наворачивались слёзы, и мне приходилось убегать на кухню или в сортир, чтобы он их не заметил.

В последнее время Хаусу приходится прилагать всё больше усилий, чтобы не думать о боли. Это особенно заметно после его визитов к Нолану – Хаус продолжает лечение у него, хочет закрепить результат, достигнутый в Мэйфилде. Кроме меня, никто об этом не знает, даже Кадди, хотя мне всегда казалось, что она принимает близко к сердцу его страдания и любит его по-своему; но у неё сейчас масса проблем и с Рейчел, и с Лукасом, так что напоминать ей лишний раз о проблемах Хауса, которые не закончились после его выхода из Мейфилда – это просто жестоко, ей и так нелегко дались события прошедшего года. Да она и не обязана всю жизнь ходить в няньках у Хауса. Я тоже. Но, в отличие от Лизы, я не могу ничего с собой поделать.

Хотя, если подумать, я знаю не намного больше о лечении Хауса, чем Лиза. Я боюсь его расспрашивать – вдруг это помешает терапии. Кроме того, я не настолько осведомлён в психиатрии, чтобы я мог сделать какие-то выводы из его рассказа. Но я догадываюсь, что в Хаусе идёт огромная душевная работа, что он во многом переоценивает свою жизнь: он стал задумчив, более терпим к тому, что раньше не принимал категорически, читает какие-то книги о внутреннем мире, о морали, о нравственности. Мне даже трудно определить, что в нём изменилось – ведь, например, философии он не чуждался и раньше. Я лишь чувствую, что он теперь не так уверен в своей логике, что он постоянно проверяет, здраво ли он мыслит, что он боится снова пережить галлюцинации и шок детоксикации.

Я надеюсь, что доктор Нолан разбирается в этом лучше меня, что он сможет ему помочь. Я делаю для Хауса всё, что только могу придумать, но я не могу вложить в него мою уверенность в нём, мою любовь к нему. Я надеюсь, что доктор Нолан знает, как действовать в таких случаях так же хорошо и твёрдо, как я знаю, что мне делать, когда у пациента проба на рак подтверждает наличие метастазных образований. У меня масса знакомых, и я всех их просил помочь мне, помочь Хаусу, посоветовать самого лучшего врача, опытного, который сможет общаться с Грегом на равных и не будет подавлен мощью его интеллекта и тяжестью его страданий. Я надавил на все кнопки, использовал все связи, дёргал за все ниточки – и все ниточки вели к доктору Нолану, крупнейшему специалисту по психологии наркологических расстройств личности. Если доктор Нолан не сможет исцелить Хауса, тогда кто сможет?

И Хаус не сдаётся, он ходит туда раз за разом, и я вижу его решимость выжать всё до конца из этой возможности. Если до сих пор он не разочаровался, не бросил, он наверняка делает успехи, ему наверняка становится легче!

Но о боже, каким же подавленным он выглядит после этих походов к врачу. Опустошённый, обессиленный, сидит он в кресле весёленького цвета и думает – или сидит, неспособный думать, не желает думать. В такие минуты я чувствую, что я нужен ему; и правда – его взгляд светлеет, ранние морщины разглаживаются, когда он слышит мой голос, чувствует моё прикосновение.
Я порой думаю, можно ли нас назвать геями. Да, я обнимал его, я целовал его. Не знаю, чего при этом было больше – чувственности или сочувствия. Или это то внезапное влечение, смесь жалости и нежности, которое я, бывает, испытываю к пациентам слабеющим и умирающим, к тем, кто страдает и кого нужно утешить? Как странно, что именно Хаус вызывает у меня такие чувства – ненавидящий жалость и розовые сопли, самый сильный человек из всех, кого я когда-либо знал.

Он изумляет меня каждый день уже одним тем, что он находит в себе силы подняться с постели, одеться, сполоснуть постаревшее лицо хлорированной водой, а потом поехать на работу. Чаще всего мы едем вместе в моей машине, но я даю ему посидеть за рулём: каким бы нервным и взбалмошным он ни казался, он ведёт машину так осторожно, что я чувствую себя в полнейшей безопасности и, откинув голову на подголовник сиденья, успеваю подремать двадцать минут, пока мы едем до Принстон-Плейнсборо. Как бы бездумно ни относился Хаус к собственной жизни, я знаю: он никогда не поставит под угрозу мою.

Он лишь один раз сказал мне, что любит меня – и это было года два назад, а перед этим я увеличил дозу морфия, чтобы Грега не так мучила боль в обожжённых электрическим током руках. Я и не думал тогда, что эти слова могут иметь иной смысл, кроме простой благодарности. Впрочем, услышать слова благодарности от Хауса – это многого стоит.
Хотя мне не нужно, чтобы он что-то говорил – его молчаливое доверие ко мне красноречивее любых слов. И мне тоже не нужно ему что-то говорить – он видит меня насквозь без КТ, МРТ или рентгеновского аппарата. Даже если бы я старался изо всех сил скрыть моё неловкое влечение к нему, мою постыдную, как сказали бы ханжи, зависимость от него – ничего бы не вышло. Кажется, что он знает все мои мысли ещё до того, как я осмелюсь их неуклюже выразить. Разговоры только всё портят: он легко изобретает меткие ответы, и мне приходится более или менее удачно соревноваться с ним в сарказме и дерзости выражений. Весело, но не так уж романтично.

Я поворачиваюсь на бок, протягиваю руку и беру с прикроватного столика часы. Уже три часа, и я начинаю бояться, что не высплюсь, и буду завтра злым и раздражительным; конечно, я не сорвусь на пациентов или коллег, но Хаус со своей вечной доставучестью вполне может попасть под горячую руку – а это последний человек, с которым я хотел бы быть резок.
Вдруг мне кажется, будто у дверей комнаты виднеется что-то тёмное. И пока я пытаюсь разобрать очертания этого тёмного пятна, и спрашиваю себя, уж не показалось ли мне или приснилось – или его очертания мне смутно знакомы – вспыхивает молния и освещает Хауса; Он стоит на пороге и напряжённо вглядывается в темному.
Я лежу тихо, не сообразив, что сказать; он, видно, принимает неподвижность за сон и, стараясь не наткнуться ни на что в темноте, не нагружать лишний раз больную ногу, не разбудить меня шумом, поворачивается, чтобы уйти.

Тут у меня наконец прорезается голос:
- Хаус.
- А, я так и думал, что ты не спишь. Хотя вроде бы в твоём возрасте уже стыдно бояться грозы.

Какой же я наивный дурак. Как мне хотелось думать, что у Хауса был сегодня хороший день – и я совсем забыл, что в такую сырость нога у него болит сильнее. А он знал, что у меня был тяжёлый день – и не стал жаловаться, чтобы лишний раз не травить мне душу. Терпел-терпел, и только сейчас прокрался в мою комнату в слабой надежде, что я разделю с ним бессонницу.

Он подходит к кровати, ждёт, пока я отодвинусь, чтобы дать ему место, и садится. Постель прогибается под его тяжестью, и мне некстати думается, что он за последние месяцы заметно набрал вес.

Потом он, видимо устав от недалёкой, но долгой прогулки по тёмной квартире, он ложится на край кровати; мы лежим лицом друг к другу. Он серьёзно смотрит на меня, как отмечаю я при новой вспышке молнии. Похоже, то, что он увидел на его лице, его удовлетворило. Он закрывает глаза и погружается в сон.

Дождь хлещет всё сильней, боги двигают мебель и швыряют об стену сковородки, а от молний светло как днём; но я вдруг чувствую себя успокоенным и засыпаю.

@темы: слэш, Уилсон, фанфики, Хаус, PG

---

О "Грозовой ночи"

Собственно, это мой первый и единственный хаусофик, а вызван к жизни он именно такой грозой, которую я попыталась в нём описать. Ну вот просто однажды по стечению погодных условий так мне всё явственно представилось, что просто необходимо было записать. Было это пару лет назад, когда слэш был ещё свежим для меня впечатлением, и это заметно по нерешительности автора))) Сегодня я поправила явные нелепицы и выкинула эдак с треть букаф, чтобы повествование стало хотя бы немного связным, но тут по прежнему больше трындежа, чем слэша или сюжета. Радикально здесь ничего не улучшить, да и нет смысла, момент всё равно ушёл. Пусть теперь лежит здесь для истории.

@темы: откуда оно вообще взялось, Хаус

---

Полнота власти

Название: Полнота власти
Автор: iris_means_rainbow
Пейринг: Мерлин/Утер
Рейтинг: NC-17
Размер: ~2500 слов
Саммари: Утер принуждает Мерлина к сексу
Предупреждение: нон-кон
Дисклеймер: Никому не желаю зла.


Красивый слуга у Артура. Стройный, гибкий, сильный. Воплощённая юность. Достаточно посмотреть, как он обегает весь Камелот за несколько минут, если его посылают по срочному делу. Усердный и исполнительный, и радует глаз.

Вот Утер и радуется. Неявно, конечно. Но, в конце концов, кто может запретить ему стоить на балконе и глядеть, как во внутреннем дворе замка кипит жизнь? Король должен знать, что происходит в его королевстве. Пусть он не может знать всего, но хотя бы за тем, что творится во дворе его замка, пронаблюдать вполне способен.

Пусть даже он смотрит только на Мерлина.

Как он снуёт туда-сюда: свежий, улыбающийся, потом озабоченный, потом, ближе к концу дня, усталый. Утер без труда догадывается, чем тот занимается: выходит за ворота Камелота, поприветствовав стражников – это за травами для Гаюса; а вот, не доходя до ворот, сворачивает в улочки, где находятся дома жителей городка – это к Гвиневре; Утер давно подозревает, что Артур к ней неравнодушен, и Мерлин заглядывает к служанке, чтобы передать ей весточку от принца. Утер смотрит на это сквозь пальцы – пока Артур осторожен, может и порезвиться, молодое тело требует.

Вот Мерлин заворачивает за угол замка; возвращается нескоро, усталый и грязный – чистил конюшни. Утер легко представляет, как от него несёт навозом и потом. Он мысленно приказывает Мерлину: иди и немедленно вымойся, – и тот, будто услышав, идёт в комнаты Гаюса, а немного погодя выходит, освежённый, и солнце блестит на влажном от воды лице, и между пальцами ещё не просохла влага. Он торопливо пересекает двор, встречает Артура, который, тоже потный и усталый, шагает с поля для тренировок и, наткнувшись на неторопливо бредущего Мерлина, пеняет тому за безделье; Мерлин не остаётся в долгу и очень уважительным тоном указывает сиру, что его слуга совершал чудеса трудолюбия, выполнив за полдня всю работу, которую сир на него взвалил, рассчитывая избавиться от него на неделю, в то время как его высочество бестолково бегало по полю с такими же мальчишками, как и он сам. Артур и влепил бы ему подзатыльник за нахальство, но ему лень даже поднять руку, и всё, что он делает – протягивает Мерлину тяжёлый меч, и щит, и булаву; он, конечно, хотел бы снять и доспехи, но ему неудобно и неловко делать это здесь же во дворе, у всех на виду – и он тяжело поднимается к себе в комнаты. Мерлин же, чуть осевший под тяжестью снаряжения принца, идёт уже не такой пружинистой походкой в арсенал. Потом пересекает двор ещё раз, и на этот раз несёт в охапке доспехи. Утер с гордостью думает, что они самые прочные и удобные в королевстве, ещё не разу не подводили сына в честном бою.

Мерлин снова исчезает в арсенале, и Утер уходит с балкона: теперь слуга засядет за работу на несколько часов, затачивая меч и начищая доспехи.

Но вечером, за ужином, он насмотрится на него всласть. Пусть робкие девицы стыдливо отводят взгляд от понравившихся им мужчин; он, Утер Пендрагон, в своём королевстве смотрит куда и когда захочет. Впрочем, ни Артур, ни Моргана, ни слуги, присутствующие во время королевских трапез, не замечают этого – или принимают как должное.

Сам Мерлин тоже не обращает на это внимания. Во всяком случае, когда замечает, то не подаёт виду. После первых дней службы, привыкнув работать под постоянным надзором многих пар глаз, он вполне способен разливать вино и уносить грязную посуду даже под пристальным взглядом Утера. Мерлин даже не поднимает на него глаз: король может расценить это как дерзость, и страх легко пересиливает любопытство. Впрочем, не только страх: Мерлин ненавидит Утера как только можно ненавидеть человека, из-за вздорного нрава которого не раз страдали и его друзья, и он сам, который убил бы его, узнай он малую толику правды об истинной природе Мерлина.

Мерлин боится, что когда-нибудь не сможет сдержать злость и посмотрит на Утера – и убьёт его одним взглядом.

Впрочем, тут же одёргивает он себя, это вряд ли. Гораздо вероятнее, что Утер, не раз встречавшийся с магией, увидит жёлтый колдовской огонь в глазах слуги и прикажет его казнить, не откладывая. Или убьёт на месте, вообразив, что Мерлин замыслил навредить Артуру.

Если бы не Артур, Мерлин бы не остался здесь и на день. Постоянное напряжение, осторожность, перестраховка – и отчаянный риск, раз за разом, далеко за гранью разумного. Нет, ни мудрость Гаюса, ни дружба Гвен такого не стоили.

Но он нужен Артуру. Мерлин содрогается при мысли о том, сколько раз принц мог бы быть уже мёртв, если бы не его вмешательство. Незаметное вмешательство. Словно тень за спиной, вся помощь от которой в том, что она напоминает, с какой стороны солнце.

Сегодня Утер, как и обычно, смотрит на Мерлина. Тот прислуживает только Артуру, не отрывает от него взгляда, по малейшему знаку готовый наполнить его кубок вином или положить ему лучший кусок. За столом царит молчание; все дела были решены днём, и ничего неотложного не предвидится. Во всяком случае, ничего такого, что не подождёт до утра.

Артур не смотрит на отца. За выражением лица короля важно следить, когда тот в гневе или в ссоре с сыном; но в последнее время они понимают друг друга без слов, и стараются не допускать размолвок по мелочам. Мерлина их согласие успокаивает, но в то же время и печалит; потому что никогда ранее Артур так охотно не следовал отцовским советам, не был так легко направляем его рукой, не подчинялся его велениям с такой готовностью. Конечно, мудрость и опыт Утера бесценны: он прочно удерживает земли Камелота в своих руках, а его заботу о подданных во многом можно поставить в пример королям соседних владений. Мерлину, да и всему Камелоту, не было бы нужды желать себе чего-либо другого – если бы не жесткость Утера ко всем его врагам, существующим в действительности либо вымышленным.

Каждый день Мерлин сталкивается с его ненавистью к магии, и каждый раз испытывает страх, а после – благодарность за свою удачливость. Казалось бы, к чему-то, происходящему с такой неизменностью и частотой, можно легко привыкнуть – но нет, Мерлину давно ясно, что привыкнуть к страху нельзя. Можно лишь научиться его скрывать от окружающих.

Вот и сейчас Мерлин нетерпеливо ждёт конца ужина, внешне бесстрастно стоя за спиной принца. Сегодня взгляд Утера, кажется, не оставляет его ни на мгновение – наверное, вечная мнительность Мерлина вводит его в заблуждение, но поднять взгляд и проверить свою догадку он не рискует. Лучше потерпеть и скорее покинуть обеденный зал, удалясь с капризным, но отходчивым и, в общем-то, таким человечным Артуром в спальню.

Стоящие на столе свечи излучают тёплый свет. Утер любуется тем, как чётко обрисовывают резкие тени профиль слуги, подчёркивают худобу его правильного лица, впалые щёки, выступающие скулы, полные губы. Какая стройная, изящная шея. Утер уже давно заметил, как благороден вид слуги. Носи он более богатое платье, с лёгкостью сошёл бы за молодого аристократа. И дело не столько в тонких чертах – хотя они и отличали его среди взятых в услужение из простого народа, – сколько в непонятном достоинстве, с которым он выполнял свои обязанности. От него веяло преданностью и силой – потому-то Утер и был совершенно спокоен за Артура, пока Мерлин был рядом с ним. Если вообще отец может быть хоть когда-нибудь совершенно спокоен за сына.

Давно смутно зародившееся на дне души, желание Утера в последнее время стало для него осознанным. Ему и раньше случалось разделять ложе с мужчинами и мальчиками; бедняки, удостоившиеся места в его постели, как правило, позже отсылались из дворца, не обиженные, впрочем, подарками и деньгами; рыцари же бывали связаны клятвой верности и неотвратимостью расправы при малейшем подозрении Утера в несдержанных речах. Мерлином в этом отношении было овладеть труднее; отослать любимого слугу Артура обратно на родину было бы сложно, и без ссоры было бы не обойтись – а ссор король старался избегать, ценя воцарившееся в замке согласие; при этом Утер, впрочем, считал, что в связи с королём для слуги принца нет ничего унизительного, и полагал, что Артур тоже так посчитает. Кроме того, привязанность, которую мальчик питал к Гаюсу и матери, которую Утеру случилось видеть в тронном зале, просящей у него защиты для Эалдора, подсказала ему верный способ добиться покорности Мерлина, который, как не без удовольствия думал Утер, не так легко подчинится тому, кто захочет уложить его в постель без его на то согласия.

Тщательно следивший за любыми слухами, – они всегда правдивее того, что говорится открыто, – король тем не менее не разу не слышал о том, чтобы у Мерлина имелась какая-то стойкая сердечная или плотская привязанность. В самом начале его службы у Артура прошёл было слушок, будто служанка Гвен пытается добиться его расположения, но Утер не заметил, чтобы её усилия снискали какие-то ответные действия, да и сама Гвен вскоре направила своё внимание на более соблазнительные цели, и куда более успешно.

Сегодня наконец Утер решил вознаградить себя за труды на благо королевства и вкусить давно желаемое. Неторопливо отодвигая от себя тарелки с объедками (как добрый властитель, он не жадничал и оставил их достаточно, чтобы слугам было чем поживиться), и спросил:

– Артур, ты уже давал своему слуге какие-то поручения на сегодняшний вечер?

Принц, не задумываясь, ответил:

– Он должен был постирать одежду, в которой я сегодня тренировался, но может сделать это и завтра, – я всё равно не думаю, что при его лени он потрудится заняться этим сейчас. Тебе нужна какая-то помощь, отец?

Утер мягко улыбнулся:

– Да, сегодня я хотел бы дать отдых моему верному Горлусу и я хочу, чтобы ты прислал ко мне Мерлина после того, как он выполнит все обязанности у тебя.

– Конечно, отец. – Артур был доволен, что так легко может порадовать отца.

Позже, у себя в комнате, когда слуга стягивал с него рубашку, принц напомнил:

– Не забудь зайти к моему отцу, как он велел за ужином.

Мерлин нерешительно спросил:

– Как думаешь, что ему нужно?

Артур закатил глаза:

– Да то же, что и мне. То, что все слуги делают. Я имею в виду, нормальные слуги. Ну разденешь его, подготовишь постель, всё как обычно.

Артур взглянул на Мерлина:

– Что это ты, боишься? Мерлин, ты правда как девчонка. Он тебя не съест и не казнит, если только ты его не назовёшь «венценосным ослом» или «пустоголовым», но я надеюсь, что твой идиотизм всё-таки имеет пределы. Впрочем, – прибавил он, глядя на хмурого слугу, – как знать, как знать, – и ухмыльнулся, пытаясь его развеселить, но Мерлин почему-то не поддержал шутки.

Скоро Мерлин уже шёл к тронному залу, надеясь скоро из него выйти. Стражники были, по-видимому, предупреждены, и пропустили его без задержки.

Утер сидел в кресле во главе стола, как обычно, и что-то писал. Услышав шаги Мерлина, он отложил перо и стал ждать, пока он не подойдёт и не станет на подобающем расстоянии, почтительно склонив голову.

Утер не торопился и позволил себе смотреть на Мерлина, пока тот, обеспокоенный затянувшейся паузой, не поднял на него взгляда и не спросил несмело:

– Сир, вы хотели меня видеть, – тут же снова опустив глаза.

Утер не счёл нужным ответить сразу же; какое-то время он продолжил разглядывать Мерлина, потом неспешно произнёс:

– Да, мне понадобятся твои услуги сегодня, – и поднялся со своего места. – Следуй за мной.

Утер вышел из зала и направился в свои комнаты, не сомневаясь, что Мерлин последует за ним. Они зашли в спальню, Утер дошёл до середины комнаты и, обернувшись, велел:

– Закрой дверь на задвижку.

Мерлин повиновался. Потом помешкав, стал осторожно приближаться к Утеру. По пути он успел окинуть взглядом комнату и про себя порадовался тому, что свечи зажжены, а постель разостлана. Ему не придётся здесь задерживаться. Подойдя к королю на расстояние вытянутой руки, Мерлин спросил:

– Вы позволите? – и, после кивка Утера, стал расстёгивать на нём одежду и аккуратно стягивать её с его широких плеч. Дойдя до пояса с прикреплёнными к нему ножнами, Мерлин снова вопросительно взглянул на Утера, и снова получил разрешение. Осторожно взяв пояс с мечом, он аккуратно положил его на стул у кровати. Обернувшись, он увидел, как Утер неслышно подходит к постели. Мерлин, с большими сомнениями, чем раньше, смотрит на короля, тот ждёт – и Мерлин, стараясь не выдать своей боязни сделать что-то не так, распутывает шнуровку на штанах и осторожно спускает их с бёдер. Утер садится на постель, позволяя Мерлину стянуть эту деталь платья с него окончательно.

Всё, с раздеванием покончено. Мерлин с облегчением отходит от кровати – и замечает выжидающий, тяжёлый взгляд Утера. Нерешительно спрашивает:

– Что-нибудь ещё, сир?

Утер несколько мгновений смотрит на него, потом говорит:

– Сними платок.

– Простите, сир? – не понимает Мерлин.

– Сними платок у себя с шеи.

Мерлин, не вполне соображая, к чему клонит Утер, негнущимися пальцами распутывает узел платка, стягивает его, сжимает в дрожащих руках перед собой.

– Подойди ближе.

Мерлин осторожно делает несколько шагов вперёд и останавливается, не доходя немного до Утера.

– Ближе.

Мерлин делает ещё два шага; теперь Утер может почти дотянуться до него рукой.

– Иди ко мне.

Мерлин еле заставляет себя приблизиться ещё на шаг – и сейчас же чувствует, как ему на бёдра легли тяжёлые, грубые руки Утера. Понимание происходящего вдруг настигает Мерлина, и его захлёстывает волна ужаса. Он хочет оттолкнуть Утера, – но знает, что не имеет права к нему прикоснуться, и поэтому пытается отпрянуть, вывернуться, но у короля стальная хватка. Кроме того, тот раздражённо приказывает сквозь зубы:

– Стоять, – и Мерлин застывает, скованный ужасом.

Утер смотрит на него внимательно; объятый страхом мальчик кажется ему прекрасным, и сознание своей полной власти над ним греет ему душу. Утер разжимает одну руку, кладёт Мерлину на плечо, проводит ей по шее – его грубая ладонь почти царапает нежную, бархатистую кожу слуги, – потом, с силой надавливая, проводит по ключицам и верху груди, раздвигая отвороты воротника рубахи. Утер откровенно наслаждается каждым движением, каждым ощущением.

Мерлин испытывает лишь страх; в отчаянии он опять пытается вырваться и кричит:

– Отпустите меня! Вы не имеете права!

Утер мгновенно вцепляется ему в плечи и удерживает, и спрашивает насмешливо:

– Не имею права?

– Пустите меня, прошу вас, сир… Артуру это не понравится, – молит Мерлин.

– Артур ничего не узнает.

– Сир, пожалуйста…

– Конечно, ты в любой момент можешь ему пожаловаться. Вот только я тогда не поручусь за жизнь твоего старого лекаря или любимой матушки.

Мерлин потерял дар речи; до сих пор он не представлял, насколько Утер неразборчив в средствах.

– Что же, вижу, ты убеждён, – зло и хрипло сказал Утер. – Тогда я бы не хотел больше терять время. Снимай рубашку.

Мерлин повиновался; от злости и отчаяния он соображал смутно, и, сняв рубашку, безвольно разжал руки, выронил её на пол. Утер провёл ладонями по его узкой груди, потом опустил одну руку вниз, на пах, сжал, начал мерно, с нажимом водить по гениталиям слуги, слушая, как у того против воли учащается дыхание, ощущая в его молчании стыд и ненависть, и нащупывая твердеющий член.

Сознание Утера туманится, и он резко сдёргивает штаны с бёдер Мерлина. Прижимает его к себе между раздвинутых ног и делает несколько толчков. Хватает за ягодицы, сжимает, ощупывает, не думая о том, причиняет ли слуге неудобство или уже боль.

Впрочем, она не заставит себя ждать; Утер вдруг резко разворачивает Мерлина лицом к комнате, сам встаёт и легко опрокидывает его ничком на мягкую перину. Мерлин инстинктивно пытается бороться, но Утер больше не настроен играть; он хватает его руки и заламывает, отводя до тех пор, пока Мерлин не стонет от боли. Решив, что этого урока ему на время хватит, Утер отпускает его, взбирается на кровать, крепко берёт за бёдра и приподнимает их. Мерлин чувствует, как прогибается постель под их тяжестью, как тяжело дышит Утер – а потом чувствует, как он касается его зада членом. Сначала касается, потом начинает входить внутрь.

Боль дикая; в памяти Мерлина откуда-то всплывают чьи-то слова «не сопротивляйся», и он пытается расслабиться, но боль сжимает судорогой все внутренности, и ничего не получается. Мерлин извивается, хватается за простыню, опять пытается вырваться – и напрасно; потом начинает кричать, когда боль становится нестерпимой, потом кричать и плакать, когда становится ещё хуже, а потом становится ещё хуже, а Мерлин уже больше ничего не может, и он давится криком, слезами, задыхается от ненависти и боли, а она всё не кончается и не кончается.

Мерлин не сразу понимает, когда Утер кончает; просто внезапно мучительные толчки прекращаются, и боль становится просто однородной, хотя и не слабеет. Утер хрипло и шумно дышит, потом потной ладонью придавливает поясницу слуги к кровати, сползает и опускается с ним рядом. Беззлобно, почти нежно гладит его по спине. Берёт пальцами за подбородок, поворачивает к себе и вглядывается в заплаканное, измученное лицо. Мерлин зажмуривается, ожидая лишь худшего; Утер вдруг разжимает пальцы и почти сталкивает Мерлина с кровати:

- Убирайся.

Мерлин поспешно вскакивает, начинает суетливо собирать одежду; ему трудно отыскать её: глаза застилают слёзы. Кое-как натянув самое необходимое, он бегом бросается к двери, пытается открыть, смутно пугается, когда она не поддаётся, потом, вспомнив, отодвигает задвижку, выбегает наружу, захлопнув дверь, и бежит по коридору, не разбирая пути.

Вдруг силы его оставляют; он сворачивает в боковой коридор и забивается в нишу в нём, опускается на бок, сжимается в калачик и беззвучно, униженно рыдает.

@музыка: Patti Smith - Ravens

@настроение: сонное

@темы: слэш, нон-кон, фанфики, Мерлин, NC-17, Утер

---

О "Полноте власти"

Фик этот, как заметит любой проницательный читатель, написан неровно. Изначально задумка была такой:

«Жутко, жутко захотелось прочитать что-то Мерлин/Утер. Из того, что называется нон-кон. Для меня этот эпитет долго оставался загадкой, только что глянула на фанлоре. Non-consensual, nипа «без согласия». Там так должно быть, что типа Мерлин не хочет, но Утер давит на него всякими средствами - что, мол, может выселить его мать из деревни, Гаюса прижать, так что Мерлин и уйти не может - бросить Артура на произвол судьбы, в то время как его папан ваще не в себе, и магию использовать не может, ибо Утер ему бошку отрубит не задумываясь. (Следуют сцены грубого секса. В промежутках Мерлин уныл и избегает ездить верхом). Но проходит время, и Утер постепенно проникается его стойкостью и прекрасным телом и вбивает себе в голову, что надо бы с ним быть понежнее, и циклится на идее-фикс: теперь ему уже мало того, что ему тело парня принадлежит безраздельно, ему нужна ещё и душа».

Я читала только один фик Мерлин/Утер, «Перед рассветом» Сабиры (перед мастерством которой я просто преклоняюсь. Особенно великолепны сцены секса. Если бы я написала что-то хоть приблизительно подобное по силе, я бы остаток жизни самоудовлетворённо просидела перед монитором, перечитывая такой текст снова и снова)))) Но мне хотелось что-то подлиннее и в немного другом жанре, потому что в «Перед рассветом» Утер просто чудовище. Поэтому что, что задумывалось изначально, должно было стать полноценной историей безответной любви: секс-то есть, но завоевать привязанность Мерлина у Утера никаких. Когда я думаю об этом сюжете сейчас, он по-прежнему кажется мне привлекательным. Возможно, я всё-таки когда-нибудь это опишу.

Но тогда это дело я забросила, а через пару месяцев меня стали преследовать навязчивые фантазии о нон-конном сексе этой самой пары. Тут, несомненно, не обошлось без влияния фика «Несчастный случай, счастливый день» за авторством Serenada, и, возможно, это заметно по той писанине, которая у меня получилась. Но суть в том, что я в какой-то момент поняла, что мне надо выплеснуть эти фантазии, чтобы они перестали меня донимать.

К описаниям в фиках физического насилия, в том числе сексуального, я отношусь достаточно негативно. В разумных дозах оно бывает полезно для развития сюжета – ну кого не кинкает этот классический замшелый приём, когда один умирающий/больной/раненый персонаж зависит от любви и заботы другого персонажа, и с этого всё и начинается (фик This I Will Remember («Память» ), написанный Piscaria и переведённый sKarEd – типичный представитель, очень мной любимый), - но не люблю, когда персонаж явно мучают в основном для того, чтобы вызвать жалость у читателя (Ослеплённый Артуром Мерлин в «Быть вместе» Lalayt; в общем фик ооочень впечатляющий, но, к сожалению, во многом именно за счёт жестокости). Мой идеал слэша – это нежный Арлин, в котором все возможные конфликты завязаны в основном на психологических и социальных противоречиях.

Насилие в фиках – это вообще та тема, которую я считаю безусловно вредной. Я на собственном своём опыте установила, что чтение фиков на определённую тему вполне себе развивает толерантное к ней отношение. Когда я первый раз узнала про фик, в котором Хаус и Уилсон воспитывают вместе ребёнка (My Fathers’ Son авторства Dee Laundry), я подумала – ну и воображеньице у кого-то, хотя на слэш к тому моменту подсела крепко. Но и года не прошло, как я смогла перечитать этот фик и аж всплакнула, так вошла в положение персонажей. Эффект привыкания налицо.

И если в плане слэшных фиков я всеми руками за такие следствия, то кинковость насилия вызывает у меня огромное моральное отторжение. Дисклеймеры типа «АУ, может быть небольшой ООС, выковыривание глазиков» меня изрядно пугают. Нельзя, нельзя воспринимать насилие как нечто нормальное, распространённое, хуже того привлекательное - как будто быть изнасилованным/изнасилованной есть некое гурманское развлечение.

С другой стороны, я всегда считала, что лучше излить свои прихоти и кинки на терпеливую виртуальную бумагу, чем нагнетать их до тех пор, пока у тебя не поедет крыша или ты не перейдёшь к соответствующим действиям в реале. Вот отсюда и срочно дописанная вторая половина фика, впрочем, думаю, во многом такая же неуклюжая, как и первая.

Понятия не имею, откуда взялось имя слуги Утера (Горлус), по-моему, я просто написала его от балды и нигде не проверяла, чтобы оно чему-нибудь там стилистически соответсвовало. Потом, когда в трилогии Мэри Стюарт увидела имя Горлойс (Горлуа в другом переводе), долго чесала в затылке. Возможно, я до этого его где-то встречала и сей факт отложился у меня в подкорке, но, во всяком случае, никакого скрытого смысла выбор мой не несёт. Вообще искать у меня какую-то историческую или любую другую достоверность – дело совершенно безнадёжное, предупреждаю сразу. Вот так напишу какую-нибудь хрень, а потом проверить лениво. Если бы я надеялась, что эти фики заинтересуют какую-нибудь целевую аудиторию, относилась бы, конечно, тщательнее, ну а для моей цели созерцания собственного пупка и так сойдёт))

Даже не знаю, зачем стока букаф))

@темы: откуда оно вообще взялось, Мерлин